Антиподы

Находящийся ниже текст представляет собой воображаемую беседу двух документов:

1) Deus caritas est. – Vatican, 25-12-2005

2) Декларация о правах и достоинстве человека Всемирного Русского Национального Собора 6.05.2006 .

***

Некоторые вещи в нашем мире становятся абстракциями, некоторые же абстракции приобретают самое живое значение. К примеру, для недобросовестного должника его долг вполне может быть абстракцией, для заимодавца, вне зависимости от состояния его совести, одолженные деньги всегда представляют реальность.

Для поддержания подлинной картины мира необходимо проводить постоянную работу по возобновлению значения понятий. Эта работа может быть незаметной и черновой, но без нее невозможной становится динамика жизни. Иногда проведение такой работы совсем неочевидно. Клайв Льюис в одном из своих трактатов заметил, что

"...порою мы попадаем как бы в карманы, в тупики мира – в школу, в полк, в контору, где нравственность очень дурна. Одни вещи здесь считают обычными ("все так делают"), другие – глупым донкихотством. Но, вынырнув оттуда, мы, к нашему ужасу, узнаем, что во внешнем мире "обычными вещами" гнушаются, а донкихотство входит в простую порядочность. То, что представлялось болезненной щепетильностью, оказывается признаком душевного здоровья".

Ощущение, что ты находишься именно в таком кармане – возникают у большинства людей хотя бы раз в жизни. Однако в ХХ веке оказалось, что это ощущение может быть невероятно продолжительным, и что таким карманом могут быть целые страны и народы. Работа по поддержанию смысла понятий является основным условием самой возможности даже не просто вынырнуть однажды из подобного кармана, а самой возможности жить, сохраняя достоинство. К. Льюис, размышляя, как возможно освобождение, достижение полноты и радости в этом случае, продолжает:

"Как ни печально, все мы видим, что лишь нежизненные добродетели в силах спасти наш род... Они, как будто бы проникшие в наш "карман" извне, оказались очень важными, такими важными, что, проживи мы лет десять по их законам, земля исполнится мира, здоровья и радости; больше же ей не поможет ничто. Пусть принято считать все это прекраснодушным и невыполнимым – когда мы действительно в опасности, сама наша жизнь зависит от того, насколько мы этому следуем. И мы начинаем завидовать нудным, наивным людям, которые на деле, а не на словах научили себя и тех, кто с ними, мужеству, выдержке и жертве".

Свою первую энциклику папа Бенедикт XVI посвятил теме любви – одной из вещей, как будто нежизненных в этом мире. "Deus caritas est. В мире, где имя Бога иногда связывается с местью или даже ненавистью и насилием, эта весть является и своевременной и существенной. По этой причине, я желаю в моей первой Энциклике говорить о любви, которую Бог расточает на нас и которую мы в свою очередь должны разделить с другими" – первые слова этой энциклики, продолжающей великую традицию предшественников папы: Rerum Novarum (1891) Льва XIII, Quadragesimo Anno (1931) Пия XI, Mater et Magistra (1961) Иоанна XXIII, Octogesima Adveniens (1971) и Populorum Progressio (1967) Павла VI, Laborem Exercens (1981), Sollicitudo Rei Socialis (1987) Centesimus Annus (1991) Иоанна Павла II. Энциклика папы Бенедикта XVI, посвященная любви, как будто бы должна быть обращена только к личности, но тем нее менее, она развивает социальное учение Церкви, и служит формированию социальных отношений в глобальном масштабе.

Любовь становится абстракцией, умножая значения. Если не хватает точных слов для реальности любви, то и реальность любви, сжимаясь, обозначается все меньшим количеством слов. Против обширного семантического диапазона слова "любовь" направлена энциклика: "мы говорим о любви к стране, любви к профессии, любви между друзьями, любви к работе, любви между родителями и детьми, любви между членами семейства, любви к соседу и любви к Богу". Папа среди этого разнообразия значений выделяет любовь между мужчиной и женщиной, которая словно бы затмевает все прочие виды любви, выражая словно бы самую суть счастья. И вот папа спрашивает: имеют ли все иные виды любви нечто общее, или же мы просто использует одно слово для обозначения совершенно разных фактов? Энциклика настаивает на родстве всех форм любви, на глубинной связи даже между эросом и любовью к Богу.

Церковь не просто просит: давайте любить друг друга. Она властно призывает каждого: возлюби ближнего твоего. В энциклике выясняется персональные и социальное измерение такой заповеди. Папа обращает внимание на реальный характер любви, называя ее силой, по которой узнается Церковь и ученики Христовы, и которая единственная действует в этом мире в полной мере. Перенос абстракции в реальность осуществляется через обращение к сути любви: Кто тот, кто любит? Как возможна любовь? Кто тот, кого нужно любить? Кто наш ближний? Как необходимо любить? На каких основаниях основана солидарность и личное действие в этом мире? Может ли любовь институциализироваться?

Папа в энциклике восстанавливает значение слова "любовь", обращаясь к восточно-христианской традиции, имеющей в своем лексиконе ряд понятий, обозначающих любовь в ее различных формах: eros, filio, agape, – не противоположных, не взаимоисключающих одна другую, но представляющих различные ее стороны и проявления. "Любовь", – пишет папа – единственная реальность, имеющая различные измерения; в разное время одно или другое измерение может проявляться более ясно. Все же, когда разные измерения полностью разделены друг от друга, результатом является карикатура или, по крайней мере, обедневшая форма любви". Папа настаивает на том, что библейская вера не выстраивает параллельную вселенную, в ней находится место и для эроса, как и для жертвенной любви, – причем в границах одной и той же личности. "Библейская вера принимает целого человека; но вмешивается в его поиск любви, чтобы очистить это и показать новые измерения любви, что составляет новизну христианской веры". Эту новизну энциклика представляет в двух элементах, которые заслуживают быть выдвинутыми на первый план: любовь к Богу и любовь к человеку.

Чтобы очистить понятие любви к человеку, надо посмотреть на христианскую заповедь по-новому, словно бы извне. Кто этот ближний? Папа обращается за разъяснением к греческому языку. Для русскоязычных читателей будет полезно обращение, к примеру, к английскому. На английском языке заповедь о любви звучит неожиданно и совершенно по-новому. “You shall love your neighbour as yourself". Т.е. речь идет не об абстрактном "ближнем", а о любви к конкретному соседу. Ближний для иудеев означал соплеменника, и, видимо, так же обстоит дело с этимологией этого слова в славянских языках. Быть близким – означает быть в роду, любить ближнего – значит исключить в роду всяческие распри. В русском переводе Нового Завета была сделана калька со славянского "ближний", отчего слово приобрело абстрактное значение. Сегодня, когда территориальность понятия "ближний" давно испарилась, а само слово "ближний" приобрело сакральный характер и обычно произносится с благоговейным придыханием, понимание ближнего как соседа – весьма актуально. Так же как для иудея непросто увидеть "ближнего" в гое, для современного человека непросто увидеть ближнего даже в соседе (т.е. в самом ближнем!) – в соседе по лестничной площадке, в соседе по земельному участку, сослуживце. Образ ближнего или соседа в Новом Завете – это всякий человек, нуждающийся в любви. Папа обращает внимание в энциклике как раз на то, что христианство учит любить того, кто нуждается в любви. Так осуществляется перенос абстракций в реальность.

Однако, неясно, в чем должна заключаться любовь? – Энциклика предостерегает от сведения любви только к одной из ее форм, она предостерегает от чувственности, или только от жертвенности. Как на проявление любви папа указывает на благотворительность Церкви и каждого отдельного христианина. Благотворительность не может быть только институциональной. Помочь – это означает войти в жизнь другого человека. Недостаточно просто оказать ему помощь, необходимо проявить сердечность. И это – пространство любви.

Сегодня, когда функции безопасности и социального обеспечения берет на себя государство, любовь к ближнему может становиться неочевидной. – Я плачу налоги… что еще от меня требуется? – Я выполнил (а) свои обязанности… что я еще должен (а)? Любовь ставит вопрос о границах обязанностей и о соотношении институциональных и личных обязанностей. "Начиная с девятнадцатого столетия существует такой вызов, принятый Церковью. Особенно настойчиво этот вызов развивался марксизмом: бедные не нуждаются в милосердии, но нуждаются в справедливости. Путь "раздачи милостыни" – это путь для богатых, чтобы уклониться от их обязательства работать для справедливости и средства успокаивания их совести, при сохранении их собственного статуса и отнимания у бедных их прав. Вместо того, чтобы способствовать через индивидуальную работу милосердия поддержанию статус-кво, мы должны строить социальный порядок, в котором все получают их долю мирового богатства и больше не должны зависеть от милосердия. Есть некоторая правда в этом аргументе, но также присутствует в нем и ошибка. Верно, что достижение справедливости должно быть фундаментальной нормой государства, и что цель социального порядка состоит в том, чтобы гарантировать каждому человеку, согласно принципу субсидиарности его доли в богатстве общества… Исторически, проблема социального порядка получила новое измерение только с индустриализацией общества в девятнадцатом столетии.. Отношения между капиталом и трудом теперь стали решающей проблемой, которая в такой форме была раньше неизвестна".

И здесь обнаруживается, что любовь в существе своем – не институциализируется. Это важнейший вопрос, который рассматривается в энциклике. Любовь всегда персональна. Как бы мы ни хотели избавиться от зависимости в любви – сделать это практически невозможно. В энциклике отмечается, что марксизм видел мировую революцию как панацею для решения социальной проблемы: достаточно было произвести революцию и осуществить последующую коллективизацию средств производства для того, чтобы изменить вещи к лучшему. Сегодня эта иллюзия исчезла. Потому, отмечает энциклика, в сегодняшней сложной ситуации социальная доктрина Церкви стала набором фундаментальных руководящих принципов, предлагающих подходы, которые являются действительными даже вне границ Церкви: перед лицом продолжающегося развития к этим руководящим принципам нужно обратиться в контексте диалога со всеми серьезно заинтересованными в гуманизме того мира, в котором мы живем.

Соборное измерение Церкви не может не расположить делателей милосердия, чтобы работать в гармонии с другими организациями в обслуживании различных потребностей, но таким способом, который принимает то, что Христос требовал от Своих учеников. Апостол Павел в гимне о любви учит нас, что деятельность милосердия всегда больше чем одна деятельность (больше самой себя): “ И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы”.

Однако, указывает папа, эти принципы необходимы не для системного, а для персонального использования и применения. В энциклике папа замечает, что человеку необходимы не только техника, но и душа, участливое сердечное отношение.

Практическая деятельность всегда будет недостаточна, если в ней явно не выражается любовь к человеку, любовь, которую питает столкновение с Христом. Глубокое разделение личности в потребностях и страданиях других становится разделением меня самого с ними: если мой подарок не должен стать источником оскорбления, я должен дать другим не только кое-что, что является моим собственным, но и самого себя; я должен лично присутствовать в моем подарке...

Так, Церковь, не создавая параллельной вселенной для любви, оставляет и место для институтов, а также для действия человека в рамках этих институтов, подавая совет – как достойно человеку поступать внутри этих институтов. Папа называет два основания такого действия – это любовь Бога к человеку и любовь самого человека, как ответный акт. "Мы пришли в этот мир, чтобы верить в любовь Бога – и дать свою любовь в благодарность за любовь к нам Бога", – утверждает энциклика. Перемещение проблематики социальных отношений только в область справедливости распределения богатства и в экономическую сферу производит разрушение дискурсивности человеческих отношений, способности человека действовать ввиду другого, ввиду его свободы. Мы не можем любить абстрактно, жить абстрактно, не входя в контакт с любимым. Любить – означает чувствовать ответственность, по выражению З. Баумана – "быть сторожем своему брату" , а значит, всякий раз рисковать самим собой, открываясь навстречу Другому.

Надежда приобретается через терпение, и сохраняется даже перед лицом очевидного неудачи, а через достоинство смирения, – принимает тайну Бога и доверяет ему даже во время полной тьмы… Бог дает нам победную уверенность, что это действительно верно: Бог - любовь! Это преобразовывает наше нетерпение и наши сомнения в уверенную надежду, что Бог держит мир в Своих руках и что…несмотря на всю темноту Он в конечном счете одерживает победу в славе… Любовь - свет - и в конце, единственный свет - который может всегда освещать тусклый мир и давать нам храбрость чтобы продолжать жить и работать. Любовь возможна, и мы способны заняться этим, потому что мы созданы по образу Бога, чтобы испытывать любовь и этим способом заставить свет Бога вступать в мир…Это приглашение, которое я хотел бы продлить данной Энцикликой, – пишет папа.

Энциклику Бенедикта XVI необходимо читать в Восточной Европе. Эта энциклика – напоминание о ближнем, – и значит, – напоминание об основаниях всякой этики и порядка. А также – напоминание о подлинной свободе, связанной с величайшим риском проигрыша в любви. Риска жизни. Риска, связанного с ближним и с самим собой. Эта энциклика – также напоминание о необходимости оправдание того мира, в котором мы живем. Принципиально важно, что Церковь избирает путь персональной активности, и призывает к такому действию каждого христианина, отмечая ограниченность одних только социальных и институциональных мер. Жак Маритен в свое время развивал учение о сильных и слабых средствах Церкви . Сегодня – время слабых средств, оправдывающих существование сильных структур.

***

В другой части Европы – в Москве, – в мае 2006 года также задались подобными вопросами, которые ставятся в энциклике Deus caritas est. Однако перспективы разрешения вопросов были иными.

6 мая 2006 года околоцерковный Всемирный русский национальный собор (ВРНС) принял декларацию о правах и достоинстве человека, которая так или иначе будет воздействовать на умы и на политику и положение личности во всей Восточной Европе.

Декларация ВРНС основана на противопоставлении двух свобод. "Мы различаем две свободы: внутреннюю свободу от зла и свободу нравственного выбора. Свобода от зла является самоценной. Свобода же выбора приобретает ценность, а личность - достоинство, когда человек выбирает добро. Наоборот, свобода выбора ведет к саморазрушению и наносит урон достоинству человека, когда тот избирает зло".

Здесь мы имеем дело по существу не с христианской, а с руссоистской традицией. М.б. потому РПЦ дистанцировалась от приятия данной декларации от своего имени; ведь даже активную поддержку Декларации митрополитом Кириллом (Гундяевым) и некоторыми епископами РПЦ нельзя рассматривать как всецерковную позицию. Руссо заложил традицию рассмотрения человека как "доброго существа", отягощенного злыми цивилизационными формами и институтами. Для того, чтобы привести человека к счастью и совершенству – надо изменить социальное окружение человека а также развернуть воспитательную работу.

Руссоизм непременно требует деления общества на посвященных и профанов, на воспитателей и воспитуемых. Декларация составлена именно в такой парадигме. В ней употребляется загадочное "МЫ" – словно бы сошедшее со страниц Замятина, – от имени которого излагаются все положения документа. "Мы", поскольку являются руссоистами, не доверяют отдельному человеку, и практически ничего не могут сказать о фактическом состоянии, в котором пребывает человек. Вернее, декларация направлена на создание картины того, что все так плохо, что хуже нет. "Мы" стремятся представить человека, как полностью лишенного свободы. Так, никто не свободен от зла. А свобода выбора – хороша только тогда, когда человек избирает добро. Когда же человек избирает зло, то он – несвободен. Поскольку редко какой человек не избирает в своей жизни зло, все находятся в состоянии ложной свободы. Выход – создание институтов, которые бы гарантировали добрую направленность человека.

Декларация – предельно неперсоналистична. Любопытен контекст, в котором авторы Декларации видят потребность в ней: "Сознавая, что мир переживает переломный момент истории, стоит перед угрозой конфликта цивилизаций, по-разному понимающих человека и его предназначение, - Всемирный Русский Народный Собор от имени самобытной русской цивилизации принимает настоящую декларацию". Так, самым неожиданным образом, С. Хантингтон находит популяризаторов своей теории.

Между тем, христианство не различает видов свободы, потому что есть одна свобода. Свобода от зла не противостоит свободе выбора. Свободе противостоит рабство и не-свобода. Выбор нравственный может быть осуществлен только из состояния свободы. И этот выбор предусматривает возможность ошибки. И Католическая Церковь и Собор находят, что ошибки возможны и более того, они совершены. Как эти ошибки можно исправить?

– Личной любовью, – отвечает Энциклика Deus Caritas Est.

– Властью, – отвечает Декларация. – Ограничением свободы выбора. Ограничением предложения на рынке свободы.

Потому парадигму, в которой составлен документ ВРНС, можно назвать парадигмой Великого инквизитора . По словам С. Франка, "главный упрек, который Инквизитор делает Христу, заключается в том, что Христос на пути Своего спасения не только не освобождает человека от проблематики жизни, от бремени свободного принятия решений, но что Он, считаясь с достоинством человека, налагает на его плечи неслыханное бремя. Но, как считает Великий Инквизитор, истинное спасение человека заключается именно в освобождении от проблематики жизни…"

По существу, с принятием рассматриваемой Декларации, в России произошла реакция на Социальную концепцию Русской Православной Церкви 2000 года . По крайней мере, в той части общества, которая стоит за Декларацией, Социальное учение не было принято, и в настоящее время оно подвергается пересмотру и переистолкованию с точки зрения т.н. "державников".

Так, Социальное учение утверждает: "Бог хранит свободу человека, никогда не насилуя его волю. Напротив, сатана стремится завладеть волей человека, поработить ее. Если право сообразуется с божественной правдой, явленной Господом Иисусом Христом, то и оно стоит на страже человеческой свободы: "Где Дух Господень, там свобода" (2 Кор. 3. 17) и, соответственно, охраняет неотъемлемые права личности. Те же традиции, которым не знаком принцип Христовой свободы, подчас стремятся подчинить совесть человека внешней воле вождя или коллектива".

В этом случае соблюдение свободы совести – это обязанность государства. Именно обеспечение свободы совести позволяет проводить границу между правовыми и неправовыми средствами поддержания социального порядка. При чем, его обеспечению на персональном уровне уделяется не меньшее значение, чем регулированию на институциональном уровне. Именно в этой точке здесь расходятся позиции Социального учения и авторов Декларации. Последние делают акцент на властном регулировании проблем социального порядка, что, в конце концов, приводит к игнорированию и свободы совести, коль она начинает противоречить такому социальному порядку.

Социальное учение признавало ценность для Церкви европейской традиции естественного права:

"В результате секуляризации в Новое время доминирующей стала теория естественного права… эта теория не утратила связи с христианской традицией, ибо исходит из убеждения, что понятия добра и зла присущи человеческой природе, а потому право вырастает из самой жизни, основываясь на совести ("категорическом нравственном императиве"). Вплоть до XIX столетия данная теория господствовала в европейском обществе. Ее практическими следствиями были, во-первых, принцип исторической непрерывности правового поля (право нельзя отменить, как нельзя отменить совесть, его можно только усовершенствовать и приспособить законным же способом к новым обстоятельствам и случаям) и, во-вторых, принцип прецедентности (суд, сообразуясь с совестью и с правовым обычаем, может вынести правильное, то есть соответствующее Правде Божией, судебное решение)". Декларация отвергает концепцию права в целом, противопоставляя праву спасение (!). Авторы Декларации в целом ставит православное понимание прав личности вне правового пространства. По мнению митрополита Кирилла, «цель человека состоит в том, чтобы возвратить утраченное достоинство и приумножить его". Если в Социальном учении "права нужны христианину прежде всего для того, чтобы, обладая ими, он мог наилучшим образом осуществить свое высокое призвание к "подобию Божию", исполнить свой долг перед Богом и Церковью, перед другими людьми, семьей, государством, народом и иными человеческими сообществами", то для "Мы" (субъекта Декларации) права человека нужны только для обоснования вмешательства в свободу со стороны государства, как легитимация такой интервенции.

Декларация совершает наступление на концепцию христианской совести, которая обозначена в Социальном учении так: "Во всем, что касается исключительно земного порядка вещей, православный христианин обязан повиноваться законам, независимо от того, насколько они совершенны или неудачны. Когда же исполнение требования закона угрожает вечному спасению, предполагает акт вероотступничества или совершение иного несомненного греха в отношении Бога и ближнего, христианин призывается к подвигу исповедничества ради правды Божией и спасения своей души для вечной жизни. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения" (см. III.5). "Мы" говорят о совести так: "Вечный нравственный закон имеет в душе человека твердую основу, не зависящую от культуры, национальности, жизненных обстоятельств. Эта основа заложена Творцом в человеческую природу и проявляется в совести. Однако голос совести может быть заглушен грехом. Именно поэтому различению добра и зла призвана содействовать религиозная традиция, имеющая своим Первоисточником Бога". Т.е. угрозой свободе является сам человек, а потому его, по мнению авторов Декларации, необходимо воспитывать, а главным воспитателем назначить следует государство. Под традицией в приведенном отрывке понимается все что угодно, но только не Церковь, основанная на любви. Державники покрывают молчанием определение того, чем является по их мысли традиция, содействующая различению добра и зла. Это молчание нарушил Митрополит Кирилл (Гундяев). В своем выступлении на Х ВРНС он говорил о необходимости отстаивать право государства на воспитание «человеческого достоинства»: «необходимо подготавливать граждан пользоваться этими правами с учетом нравственных норм. Опять же такой подготовкой должно заниматься государство в тесном сотрудничестве с общественными институтами нравственного воспитания, включая школу и, конечно, религиозные общины страны. Последнее означает, что государство должно озаботиться разработкой законодательных актов, регулирующих доступ религиозных организаций в общественные структуры образования, социального служения, здравоохранения, армии». Так Церковь рассматривается как одно из условий существования определенного социального порядка, входящего в планы авторов Декларации. В этом порядке нет Церковной перспективы и перспективы свободы для человека, есть руссоисткий план, уже много раз устанавливавший несвободный, душный, лживый и неэффективный порядок.

Более всего авторы декларации заботятся о получении гарантий. Они уверены в том, что любовь – институциализируется, что возможно создание механизмов по достижению добра и счастья для всех. Декларация проходит мимо значения совести, а потому противопоставляет ценности, которые могут сочетаться только на персональном уровне с привлечением совести человека: "Существуют ценности, которые стоят не ниже прав человека. Это такие ценности как вера, нравственность, святыни, Отечество. Нельзя допускать ситуаций, при которых осуществление прав человека подавляло бы веру и нравственную традицию, приводило бы к оскорблению религиозных и национальных чувств, почитаемых святынь, угрожало бы существованию Отечества. Опасным видится и "изобретение" таких "прав", которые узаконивают поведение, осуждаемое традиционной моралью и всеми историческими религиями". Но если Декларация выражает недоверие совести, то остается только один механизм разрешения таких трудных диллем: "когда эти ценности и реализация прав человека вступают в противоречие, общество, государство и закон должны гармонично сочетать то и другое". Эти строки прямо противоречат Социальному учению, которое именно совести уделяет главное внимание.

Так, сегодня в России часть общества и многие православные готовы игнорировать принципы христианской свободы ради возможности влиять на общество напрямую через властные структуры. Церковь при этом низводится до положения идеологической машины в структуре государства, не связанного концепцией прав человека и свободной совестью своих граждан.

Некоторые комментаторы Декларации находят возможность сотрудничества с силами, которые стоят за ней. В таком духе составлено, к примеру, послание участников международной конференции "Дать душу Европе. Миссия и ответственность Церквей", прошедшей в мае 2006 года в Вене. Однако рассматриваемая Декларация составляет вызов основополагающим принципам не только европейской цивилизации, но и Церкви. Потому лучшим сотрудничеством с авторами и сторонниками данной Декларации будет полемика с их мировоззрением и воздержание от содействия реализации их планов, противоречащих свободе человека и созиданию на ее основе социального пространства Восточной Европы.   

Блог Олега Бреского