Христианские ценности в современной Беларуси: проблема идентичности

Доклад на круглом столе

Когда люди говорят, что в Беларуси надо возрождать христианские ценности «отвергнутые безверием», то каждый из нас имеет в виду совсем разные вещи. Уже тут, на этой конференции мы два дня размышляем, казалось бы, на одну тему, а все-таки говорим каждый о своем.

Кто-то аппелирует к т.н. «Золотому веку Беларуси», и тогда мы видим, что христианские ценности коренятся в движении Реформации, и именно идеалы Реформации предлагается возрождать. Но другие видят в реформации совсем не идеалы, а движение, направленное против «традиционных церквей» (или, как Ю. Ходыка назвал их в своем выступлении, «канонических церквей»).

Еще некто вспоминает Российскую империю, где христианство даже до начала ХХ века играло приоритетную роль, где церковь не была отделена от государства, а школа от церкви, где каждый был православным, крещеным и обязан был участвовать в религиозных обрядах и Таинствах, а также изучать закон Божий. Другие в ответ на это вспомнят, что церковь была инструментом имперской политики, а в православии в конце концов увидят истоки коммунизма и того социального переворота, который признал религию и веру вредными для общественного развития и разными способами уничтожал их.

Для кого-то – христианские ценности связаны с традиционным сельским укладом жизни, «красным углом» в хате, кругом праздников, в котором переплелись христианские и языческие, церковные и народные верования, естественная религиозность, обрядовость и простой сельский труд. Для многих же этот синкретический сельский мир и народная вера являются примитивными суевериями, искоренить которые и есть задача христианского образования, и даже — христианской миссии.

Любое возрождение подразумевает воссоздание некоего взгляда, который когда-то существовал, но был несправедливо отброшен и забыт. Мы же видим, что единого взгляда у нас нет, более того, его никогда и не было. Католичество и православие, протестантизм и католичество породили разные цивилизации и общественные строи. М. Вебер показал, как из протестантского этоса труда вырос капитализм, С. Хантинтгон вслед за многими другими исследователями показал антагонизм, который существует между «православной» и «западной» цивилизациями, белорусские интеллектуалы начала ХХ века говорят о разорванности белорусской идентичности между «востоком» и «западом», «православием» и «католичеством». Среди разных идентичностей, разных социальных практик, различных цивилизационных парадигм становится и вовсе невозможно отыскать христианские ценности, которые были бы некоторым образом связаны с религиозной верой.

И это не единственная проблема, которая подстерегает нас в нашем стремлении к, на первый взгляд, благородной цели – возвращении к христианским ценностям. Европа, у которой не было воинствующего атеизма, и та, в поисках своей идентичности, ставит под сомнение христианские ценности — после неудачной попытки принятия Конституции Европейского Союза. Европа отказывается признавать то, что она выросла на фундаменте христианства, хотя для многих очевидно, что и либеральные, и консервативные, и даже социальные ценности имеют своим основанием не что иное, как христианские ценности: это и свобода личности, и концепция прав человека, и теория и практика демократии, и принцип взаимопомощи и социальной солидарности. Однако тут получается как и в ситуации с протестантской этикой. Еще М. Вебер показал, что «дух капитализма» вырос из протестантской этики, но в конце концов перестал быть с ней связан. Никому же не придет в голову утверждать, что быть предпринимателем – значит быть протестантом. Точно так же, ни свобода и достоинство личности, ни права человека, ни демократия, ни социальная солидарность давно уже никаким образом не связаны с христианскими ценностями.

Третья проблема, какую я затрону в своем докладе, кажется мне еще более сложной. Эта проблема представляется мне связанной с происхождением самого концепта «христианских ценностей». Как мне кажется, христианские ценности являются продуктом секуляризации. Можно удивиться: как? почему? разве не секуляризация породила постхристианскую эру? К. С. Льюис, один из наиболее известных христианских мыслителей ХХ века, который и ввел термин «постхристианской эры», говорил, что дохристианская эра отличается от постхристианской тем, что в первой не знали о христианстве ничего, а в наше время – христианство остается лишь наследием.

Секуляризация – это сложный процесс, который, на мой взгляд имеет три стадии и происходит одновременно и во внешнем, и во внутреннем пространствах. Во внешнем происходит сначала переход к модернистскому обществу, разрушение традиционных институтов и идентичностей и вытеснение религии из публичной сферы в частную. М. Вебер назвал этот процесс «разочарованием», Ф. Ницше провозглашает «смерть Бога», в советской перспективе он выливается в уничтожение религии целиком, а на ее место приходят псевдо-религиозные тоталитарные культы. Хотя, православный богослов О. Клеман говорит и про обратное освобождение церкви – от государственного давления. В постмодернистской же перспективе под сомнение ставятся любые ценности, любая власть, любая идеология.

Внутри христианства происходят еще более интересные процессы, которые прот. А. Шмеман отмечает как разделение на «духовную жизнь» и «социальную активность», а также говорит о разделении жизни христианина на две сферы — религиозную (частную) и социальную (публичную). По его мнению, это выражается в двух стратегиях — подмене духовной жизни социальной активностью и бегстве человека из общественной жизни.

Трансформация христианства в процессе секуляризации происходит постепенно. Если вначале мы видим существование церкви как первичной организации христианства, то в результате Реформации основной акцент делается не на церковь, а на личную веру. Реформация появилась не на пустом месте – именно потому, что церковь была массовой, институциональная принадлежность к ней не всегда подразумевала веру или не всегда была связана с евангельской верой, поэтому такая радикализация вопроса личных отношений с Богом была в определенной степени полезна. Однако мы видим, что произошло разделение веры и церкви. Далее разделение шло в русле отчуждения христианства от церкви. В современном обществе появились такие явления как партикулярный верующий, секуляризованный христианин, непрактикующий христианин.

Затем происходит еще более интересный процесс — отделение христианских ценностей от христианства. Так, сначала христианство было целостным комплексом: церковь, личная вера, определенные ценности, культовая практика. В какой-то момент стало возможно христианство без церкви, в какой-то — без культовой практики, и наконец, — без личной веры. С другой стороны, стала возможна личная вера без культовой практики и институционализированной церкви, культовая практика без догматической веры и христианские ценности – без того, что их породило – первичного комплекса христианства. И парадоксальным образом сложилась ситуация, когда в западном обществе церковь стала представляться «клерикальным институтом», «личная вера» — стала личным делом каждого человека и для которой не нашлось места в публичной сфере, культовая практика стала суевериями, а единственным элементом, который соединяет Европу с христианскими корнями остались христианские ценности.

Важность ценностей определилась и в связи с приходом «эры идеологии», когда именно идеология как социальный комплекс становилась главным функциональным элементом. Идеология христианства оформилась в виде христианских ценностей.

Когда же, согласно С. Хантингону, Ф. Фукуяме и др., конфликт идеологий уступает конфликту цивилизаций и конфликту разных идентичностей, христианство, а также каждая христианская конфессия в отдельности, выступает уже как «идентичность», а главной идеологией становится конструирование и сокрытие определенной идентичности. Это неоднократно звучало и на нашей конференции, и довольно часто проговаривается в разных контекстах: сокрытие христианской идентичности перед вызовом атеистического и секуляризованного мира; сокрытие христианской идентичности перед вызовом мусульманского мира; сокрытие православной идентичности (что касается, например, России) перед вызовом западного «протестантского», «секулярного» общества, «атеистического» советского наследия, угрозы мусульманского фундаментализма, в условиях глобализации. Примером такого видения может служить выражение российского писателя С.Лукьяненки, что «если наши дети не будут изучать основы православной культуры, то наши внуки будут изучать Коран» — очевидно, что главное внимание теперь уделяется не «идеологии» христианства, а культуре «православия». Ценности точно так же меняют свое качество — превращаясь из идеологических в культурные.

Так мне видятся процессы, которые идут в Европе и в Беларуси. И исходя из перспективы, которую я тут обрисовала перед уважаемыми участниками конференции, возможно, вам станет понятно, почему я так болезненно воспринимаю разговоры о христианских ценностях и почему они кажутся мне бесплодными — я не могу смириться с тем, что христианство стало «идеологией» или «культурой», что христианство стало наследием, а не личным выбором, что мы говорим про корни, но не вспоминаем про Лозу и ветви.

Мне кажется, что христианское наследие нас отягощает. Все говорят о христианских корнях Европы, но никому не приходит в голову говорить о «христианском Китае» или «христианских островах Тихого Океана». Мы забываем о вселенской церкви, о глобальной миссии, о том, что «христианские корни» не позволяют нам оторваться от собственной идентичности.

Но на самом деле тяжело решить, что делать нам, христианам, что делать отдельным церквям в той ситуации разделенности, разрыва, в которой мы оказались. Что делать нам, христианам и церквям, в Беларуси? Что делать нам, христианам и церквям, в современной Беларуси? Государство ждет от нас того, что мы станем идеологическими союзниками режима или хотя бы не будем идеологическими противниками. Но мы давно не являемся значимыми игроками на этом поле — всего лишь религиозными организациями. Общественность ждет от нас, что мы возьмем должное участие в процессах демократизации, станем независимыми от государства и будем поддерживать (или хотя бы не заминать) общественные инициативы, разрешим общественности использовать наш ресурс. Однако мы давно уже растратили свой ресурс авторитета для общества, или, как отметил свящ. Александр Шрамко, исчерпали кредит доверия.

Что делать нам, христианам, в постхристианском мире, приход которого мы приблизили своей жизнью и своими действиями? Нам надо заново осмыслить христианство, церковь, заново определить свою миссию. Нам надо наконец возвысить свой голос, и как бы это не было страшно, неловко и стыдно, начать говорить о Христе, о Его любви, о прощении грехов, о Крестной жертве – о том, что апостол Павел назвал безумием для эллинов и соблазном для иудеев; что и сейчас есть безумием для мира, для которого эта жертва стала просто всем хорошо известным и раскрученным брендом, который уже намозолил глаза, и соблазном для нас, христиан. Это, казалось бы, такие простые вещи, однако о них тяжело говорить и тяжело слышать в постхристианском обществе, намного проще говорить о христианском наследии, христианской культуре, христианских ценностях. Поэтому наш выход и наша надежда — в благовестии, и наше сокровище – в благовестии, и наша задача и наша миссия – в благовестии, и наше посланничество – в благовестии, и все наши ответы – в благовестии.

Перевод на русский Евгения Матвеева по Матэрыялы "круглага стала" "Хрысціянскія каштоўнасці ў Беларусі: захаваныя традыцыяй, укаранёныя адукацыяй, адкінутыя бязвер'ем", Мінск, 2007. С. 37-41.