10. Архипастырствование в Германии (1945-1950).

В Франценсбаде я жил, не только как на курорте мировой славы, но и как в монастыре: одиноко и изолированно от внешнего мира. Хотя мы все жили в одной гостинице, но я ни к кому не заходил и со своими в гостинице почти не встречался. Каждый из нас жил своею жизнью и занимался своими интересами. Обширные парки и уединенные аллеи были моим излюбленным местом для отдыха и прогулок. Такое положение мне нравилось, и я чувствовал себя здесь хорошо, хотя было голодно.

Мне казалось, что мое пребывание никому неизвестно, и обо мне никто не знает. Поэтому я был сильно удивлен и встревожен, когда однажды в октябре 1944 года явился к нам из Берлина наш общий знакомый П. И. Свирид с приглашением меня в министерство, и он приехал меня сопровождать. Для чего и зачем, он не знал или сказать не хотел. В тот же день ночью я уехал с ним в Берлин поездом, тогда другого сообщения не было.

Переночевавши там у своих новогрудских знакомых, частично в их квартире с ним, а частично в бомбоубежище, утром я поехал по указанному мне адресу в министерстве. Мне нужна было явиться к г-ну Розену. Принял он меня любезно и сейчас же позвонил к какому-то генералу и сказал, что хочет познакомить меня с ним. Пришли к генералу. В кабинете усадили меня в кресла, явился переводчик и генерал осторожно и дипломатично повел речь о том, по какому делу я приглашен. В общем я узнал, что мне предлагают должность военного епископа над русскими и украинскими полковыми капелланами в русских и украинских частях немецкой армии и для этого присваивается чин немецкого генерала со всеми привилегиями, присущими этому чину. Я испугался и мысленно обратился к Богу спасти меня от этой опасности. Отказаться я не рисковал, но возлагал все надежды на помощь Всевышнего. До этого в времени я только слушал и молчал. По-немецки тогда я и говорил, и понимал и теперь я решил в критическую минуту жизни говорить сам. К немалому удивлению генерала и переводчика я заговорил по-немецки. Узнав суть дела, я сказал генералу что я не могу занять предлагаемую должность, потому что русские и украинские военные православные капелланы не захотят мне подчиниться, как епископу Белорусской Церкви. Генерал еще кое о чем спросил меня для вежливости и простился со мною, сказавши: “Мы пригласим, вас в ближайшее время, когда сформируются белорусские отряды.” С радостью я вышел из министерства, благодаря Бога за спасение. Проходил мимо русского ресторана “Медведь,” помещавшегося в разбитом одноэтажном доме. Была пора обеда, и я плотно закусил в нем, конечно, на немецкие карточки.

Навестил архимандрита Гермогена (Кивачука), которого я хорошо знал еще с его студенческих лет в Варшаве и ныне состоявшего военным капелланом при армии генерала Власова. Переночевал у него и спал всю ночь спокойно. Утром я уехал в Франценсбад. Дома, по приезде, архиереи расспрашивали меня в чем дело. Я объяснил им подробно всю мою историю. Митрополит Пантелеимон сердито заметил мне: “Вы не смели отказываться. Ваш долг защищать родину.” Я спросил только: от кого? Он мне не ответил. На этом наш разговор закончился и больше не поднимался.

Приближались праздники Рождества Христова. Германия еще больше военно слабела, но мужественно защищалась. Мы понимали, что ее конец приближается. 1944 год заканчивался. Неожиданно приехал ко мне молодой казак из Казачьего Стана, находившегося в Италии в Альпах. Он привез для меня письмо от казачьего протопресвитера Василия Григорьева и документы на проезд по железной дороге в гор. Толмеццо к казакам. о. Протопресвитер сообщал мне, что казачье духовенство признает меня своим епископом еще из Новогрудка и другого епископа не имеет! Просил меня приехать к ним в Казачий Стан в Толмеццо к Рождеству Христову. Мне было приятно это сообщение, потому что я не знал ничего, где находятся казаки, выехавшие из Новогрудка. Обо мне они узнали только от митрополита Серафима Берлинского в Берлине.

Решил ехать к казакам и начал приготовляться. У меня не было архиерейского облачения, но я одолжил у митрополита Полесского Александра (Иниземцева),который жил в то время в Мариенбаде, недалеко от Францесбада. Приготовивши все необходимое, я выехал с ждавшим меня казаком в Италию.

Ехали двое суток. В Филляхе и еще на одной станции в горах ночевали. Путешествие было интересное, среди Альп, по ущельям и туннелям. В некоторых местах поезд мчался на большой высоте вдоль пропасти. На место прибыли утром. На вокзале меня встретили казаки и отвезли меня в церковь, в которой совершалась уже литургия. Устроена она была в бывшем зале кинотеатра, длинная и большая. Молящимися не была заполнена.

Прибывшего гостя начали чествовать, сперва в офицерском клубе, а затем в частных домах. Казачьи офицеры из новых и старых эмигрантов относились ко мне с уважением. За столами, немного подвыпивши, они хотели и пытались говорить со мною о своих переживаниях и духовных потребностях. Говорили откровенно, некоторые со слезами. Были, как взрослые дети. Я полюбил их: хорошие ребята. Во все воскресные и праздничные дни я совершал Богослужения. Мне сослужили прот. В. Григорьев и священник Вл. Чекановский. Был голосистый протодиакон и хороший хор.

Однажды атаман Даманов повез меня в отдаленную станицу в горах. Там я совершил литургию и проповедовал. Настоятельствовал прет. Исидор Дереза, украинец, говоривший по-русски с сильным украинским произношением. В 1950-54 годах я встретил его в Австралии, где он священничествовал, эмигрировавши сюда после войны. Позднее возвратился на родину и служил в Кривом Роге. Там и умер. Атаманом этой станицы был полковник Ротов. Своими заботами он организовал Ансамбль песни и пляски. По случаю нашего приезда они устроили концерт. Исполняли народные песни отлично. Одним из номеров концерта был танец лезгинка. Природные черкесы, они исполняли этот танец, как настоящие артисты.

В Толмеццо я посещал казаков в госпитале. Там показали мне казаков, которых изуродовали партизаны: выкололи глаза к отрезали языки. Жалко до слез и страшно было смотреть на этих несчастных молодых людей. Им говорили, кто их посещает. Они хотели плакать, но вместо плача издавали вой. Без языков говорить не могли.

Военная обстановка в Казачьем Стане мне не нравилась Я решил возвращаться в Франценсбад и попросил помочь мне и дать сопровождающих. Прот. Григорьев просил меня оставаться с ними, но я обещал приехать в Толмеццо на праздника Пасхи Христовой. Пробыв там более месяца я уехал в Франценсбад. Меня сопровождали полковник Кедер Якуцэвич, бывший инспектор белорусской армии, мой келейник Юлик Рымко, известный мне с родины, и немец майор Р., говоривший по-русски. Он спас меня от гибели на обратном пути в поезде ночью, где чуть не затоптали меня немецкие солдаты при погрузке в вагон на станции Шпитталь (Австрия). Кроме того, наш поезд обстреляли из пулеметов титовские партизаны с аэроплана. Аэроплан заметили, поезд остановили и все пассажиры выбежали из вагонов в глубокий снег, спрятавшись под большими деревьями ели. Один казак был убит в вагоне. Мои чемоданы, остававшиеся в вагоне, были пробиты пулями, а вино, которое я вез в подарок за облачение митр. Александру, исчезло. В Франценсбад я возвратился благополучно.

Незадолго до Пасхи приехал ко мне мой казачий келейник Юлик сопровождать меня в Казачий Стан. Германия в то время находилась на краю гибели. Было ясно, что она долго не продержится. Относительно поездки к казакам я заколебался. Мне страшна была их судьба, потому что они воевали с коммунистами на стороне немцев. С другой стороны меня звал к ним архипастырский долг, как к своей пастве. Для своего решения я назначил себе пост в течение трех дней и по окончании поста служил литургию, а затем в церкви же и в алтаре я бросил жребий. Вытянул с указанием не ехать. Вторично бросил и второй на то же слово. Одолело мною искушение: мне хотелось вытянуть жребий с указанием ехать. Объявил об этом Юлику и велел ему ехать без меня. Я написал письмо протоиерею Григорьеву с объяснением причины моего не приезда. В тот же день посланец уехал. Я молился об его благополучном путешествии. Оказалось, как мне говорил по окончании войны, что он чудом спасся от смерти по дороге от меня к казакам.

Бог хранил меня от поездки в Казачий Стан. Их трагедия известна. Англичане всех офицеров казачьих обманным способом выдали советским коммунистам на смерть, а затем насильственно много цивильных женщин и детей передали тем же советам. Эта трагедия разыгралась 1 июня 1945 года. Если бы я был тогда с казаками, то и меня могли насильственно передать советам.

После войны Юлик рассказал мне, что ему было дано распоряжение ехать снова в Франценсбад и перевезти меня в Зальцбург, где была приготовлена для меня вилла. Для этой цели дали ему в помощь несколько солдат немцев для охраны и большой автобус. Ему было велено арестовать меня и увезти, если бы я не хотел добровольно ехать в Зальцбург. Но в это время фронт с запада уже был недалеко от Франценсбада и ему не удалось выполнить свою миссию. Он возвратился в Толмеццо, а оттуда с казаками переправился через Альпы в Австрию. Здесь с казаками расправились англичане, насильственно передавши советским военным властям весь штаб, офицеров, рядовых, в том числе женщин и детей, а также и некоторых священников. Об этом я уже вспоминал в предыдущем абзаце. Но эта выдача была совершена уже по окончании войны с немцами и оккупации всей Германии и Австрии союзниками: Англией, США, Францией и Советским Союзом.

Я уже говорил о том, как наша епископская группа выехала из Франценсбада в Баварию. После четырехмесячного скитания, не имея постоянного местожительства, мы получили в свое распоряжение большой удобный дом в два этажа в городке Тирсгайм. Устроила нас здесь УННРА (Международная Организация помощи перемещенным лицам). Продукты нам выдавала та же организация. С немецкой экономикой мы дела уже не имели. Единственно было то, что собирали в лесу вокруг немецкие грибы.

Мои собратья архиереи сидели без работы, скучали, играли в карты или вспоминали прошлое. Я бродил весь день по лесу или по полям, вспоминая свою Завитую, где я тоже проводил время в лесу, поле и в лугах. Сельская природа была моей родной стихией. Кроме того я начал издавать здесь журнал на белорусском языке при помощи ротатора, который я получал в немецкой канцелярии. Своей работой я был доволен. Мне казалось, что я все же какую-то пользу приношу соотечественникам. Статьи для журнала сам составлял в миссионерско-религиозном и нравственном духе. Рассылал их белорусам по лагерям.

Самое скучное было время, — зима. Слякоть, холод, мороз и снег не позволяли выйти погулять. Сидеть в комнате без дела целыми днями было невмоготу. В таком настроении прошли зимние месяцы начала 1946 года. Воскресные дни я проводил в городе Регенсбурге, совершал Богослужения в Белорусском комитете для белорусов и преподавал Закон Божий в их гимназии, в лагере. На это я тратил лишь три дня в неделю. Да и это отняли от меня конкуренты: белорусы католики и один протоиерей. Я передал ему свое занятие в начале января 1946 года. Весною, в мае, я получил назначение от своих белорусских епископов обслуживать белорусов, но сбитые с толку белорусские деятели не дали мне возможность выполнить свою задачу. Я бросил их и больше уже не возвращался к этому занятию.

Белорусы имели свое основание не впускать нас в церкви и духовно обслуживать их, потому что их архипастыри в феврале месяце 1946 года объединились с епископатом Русской Православной Церкви Заграницей, которой принадлежал митрополит Берлинский Серафим (Ляде). Белорусские деятели объявили своих епископов за это изменниками, и на своих митингах и газетах призывали выйти из состава Русский Заграничной Церкви. По это поводу епископы Белорусской Церкви писали послание своей пастве с разъяснением причин, побудивших к объединению, но это не имело успеха. Произошел разрыв белоруской паствы в эмиграции со своим белорусским епископатом, который не наладился в дальнейшем. Небольшая группа белорусов польской ориентации создала свою церковную организацию под названием “Белорусская автокефальная церковь, которую возглавил украинский епископ Сергий Охотенко, а большинство белорусов ушло под омофор Константинопольского патриарха и организовало свои приходы в США и Канаде. Белорусские епископы получили назначения на кафедры в Русской Зарубежной Церкви в разных странах.

Митрополит Анастасий, первоиерарх Русской Зарубежной Церкви и председатель Архиерейского Синода, созвал Собор Епископов в Мюнхене, который состоялся 5 мая 1946 года. На этом соборе принимали участие белорусские и украинские автономные епископы, объединившиеся с иерархами Русской Зарубежной Церкви. Таким образом три епископские группы, независимые одна от другой, объединились в составе Русской Зарубежной Церкви. Это объединение имело целью более успешное улучшение духовное окормление русских, украинцев и белорусов заграницей в эмиграции. Украинские автокефальные епископы держались самостоятельно и в никакие объединения не входили. К ним примкнули почти все украинцы в лагерях, а позднее и в разных странах, где они и селились.

В Регенсбурге я создал белорусский приход в Германии, но долго в нем не пришлось мне служить. Моё место настоятеля занял прот. Е. Лапицкий, который и продолжал мою пастырскую работу. В праздник Благовещения Пресвятой Девы Марии я совершил литургию в церковной общине в гор. Заульгау на юге Баварии и возложил митру на настоятеля этой общины прот. Ю. Ольховского, который принадлежал к Новогрудской епархии на родине. Затем я посетил и совершил Богослужение в гор. Равенсбурге, где священствовал прот. Н. Горбацевич из кафедрального собора в Новогрудке. Оттуда повезли меня в деревню, в которой временно проживала группа беженцев из Слонима, которых обслуживал прот А. Самойлович. Эти три церковные общины были моей паствой из Новогрудской епархии, с родины. В праздник Пятидесятницы я совершил литургию в гор. Марбурге, где находилась группа студентов из Новогрудчины, изучавшая медицину. Во время литургии они сами своим хором пели все Богослужение. Настоятелем их был о. Бородаев. Везде меня принимали хорошо и с радостью. Я рад был навестить своих земляков на чужбине и помолиться с ними. Позднее они уехали кто в Австралию, а большинство в США и Канаду.